Сцены из старинной жизни

[Птенчик лесной]

***
Лестница богатого дома. Распахивается дверь наверху. Двое слуг выбрасывают господина во фраке, а затем бросают ему трость, плащ и цилиндр.
- Э-э-эх, господа! Над кем смеетесь? - обращается он к публике. - Сегодня нас выбрасывают, а завтра - вас! Но ведь парадокс - у русского человека шея одна, а гонят в три. Загадка природы, сиречь, не природы, - науки-с! Аллогизм, так сказать. Однако, пребольно ушибся. Я и указал на их недостатки, а они мне - на дверь. Подлецы! Выбить бы окна, да только побьют ведь, прохвосты. Пожалуй, с пролетки швырну им в окно булыжник и - деру!



***
- Идет, господа!
- Не идет, а плывет. На флейте, говорят, играет.
- То ее муж играет на флейте, а она - на барабане.
- Нет, муж ее в карты играет, а на флейте она.
- На барабане, господа! Когда муж запивает да в дому осадное полжение объявляет, она потешное войско ведет - на штурм усадьбы. Аделаида Евграфьевна, здравствуйте. Целуем ваши ручки, пальчики и ножки, если позволите.
- Позволю, миленький, ежели ты рот промокашкой прикроешь. Чернила на губах не обсохло, а все туда же! Щелкопер несчастный!
- Эх, Аделаида Евграфьевна, вам бы дивизией командовать. Стрелу, господа, на лету остановит, в горящую избу войдет...
- И в бордель в Карлсбаде на водах зайти может да тамошних девок перепороть вместе с клиентами плеткой из ревности.
- Это что-то новенькое, Аделаида Евграфьевна. Не слыхали-с.
- Ну, как же не слыхали, Афанасий Сергеевич? Не вы ли сей истуар про меня разглашали на днях?
- На днях меня не было.
- В живых? От страху или еще от чего?
- В городе не было.
- А я вас приметила.
- То двойник, мой троюродный брат. Обознались.
- Передай своему тройнику: Аделаида Евграфьевна перепороть не только девок в росписнях его мерзких сумеет, но и его самого. Ваше превосходительство, вы как раз кстати. Я до вас с жалобой на Афанасия Сергеевича. Пашквилянту подобного рода надобно камень на шею, да и в прорубь.
- Аделаида Евграфьевна, к чему такие строгости? Ну, обронил Афанасий Сергеевич какую-то глупость - для красного словца. Он - весельчак, любитель приврать, но безвреднейший малый.
- Ваше превосходительство, он книгу собрался писать, про меня - "Гренадер".
- Кто таков? Как зовут? В каком с вами родстве состоит?
- Гренадер - это я, да будет вам известно. В суд на него я подать не могу, на дуэль мой медведь никогда не соберется. За честь бедной женщины некому постоять. Я его сама на дуэль вызывала - на саблях, а он мне бороться при всех предлагает.
- Да вы победите, Аделаида Евграфьевна. Он ведь блефует, думает - вы не решитесь, а вы согласитесь.
- Он только того и ждет, чтобы я согласилась. Вы все заодно, подлецы!
Аделаида Евграфьевна, я при исполнении, а вы меня эдак, я вас под арест.

***
- Барин у нас остолбенелый.
- Как тебя понимать изволишь, Габриэль? Так тебя барин зовет?
- Гаврила нас прозывает, а барин нонче никого не зовет, токма зенками вращает - остолбенелый он нонча.
- В столбняк, стало быть, впал? Это что - ипохондрия какая или попросту перепил?
- Давеча барин, осерчавши, тулупчик на себе порвал. Плечиками дернул и порвал на спине, да локтем в стену попал и остолбенел, как стутуэт ерманский.
- Почему же германский, голубчик?
- Потому как в сугубом гневе были в сей момент. Глаза выпучили, только зенками зыркают во все стороны, а сами не двигаются. Лекаря вызывали, Хвогеля...
- Известный мошенник, а лекарь отменный.
- Лекарь простучал нашего барина молоточком своим. Чистое дерево, говорит, эбен! Али слоновая кость. Галатей из вашего барина получится. Наука тут бессильна. Мы его и в горячей воде, и в холодной отмачивали. Ничего не помогло...
- Водкой надо было отпаивать.
- Извели сорок ведер. Не помогает. Лекарь сказал...
- Ничего-то ваш лекарь-калекарь не поминмает. Коньячком нужно было французским поить.
- Он предлагал, да барыня сказала - накладно.
- Девку надо было раздеть перед ним поядреней. Враз ожил бы!
- Хвогель сказывал, будто душа его в гастралии пребывает - до страшного суда. Барыня велела его в доспехи обрядить да в передней выставить заместо украшения, чтобы без пользы места в дому не занимал, а сама не знает, замуж ей выходить или нет. В синодах дело разбиралось, обещали к весне ответ прислать, а уж осень. Приезжал епископ из Пительбурга, велел сорок молебной за здравие души отслужить, а за ним другой - из Москвы. Этот велел за упокой служить. Спорили они, спорили, да так и не сговорились.

***
- Эй, Аарон, чем ты торгуешь здесь со мною, несчастный?
- Здесь - серебром, уважаемый Бен Монид, а там - золотом.
- Тьфу, тьфу, тьфу три раза на твое серебро и один раз на золото. Тьфу три раза по три и еще девять раз, говорю я тебе, на твое серебро и один раз на золото. Тьфу!
- Уважаемый Бен Монид, почему ты плюешь много раз на мое серебро и даже один раз на золото? Зачем ты тратишь свою драгоценную слюну на мой презренный товар?
- Я скажу тебе, Аарон, скажу тебе. Но прежде тьфу на твой жалкий товар еще раз и еще девять раз. Чем ты будешь торговать, Аарон, если я сяду рядом с тобой, здесь в пыли, и начну продавать свой товар!
- Уж не собираетесь ли вы, уважаемый, торговать серебром?
- Где ты видишь серебро, Аарон? У меня более ценный товар.
- Где же он, уважаемый Бен Монид? Ничего не вижу.
- Промочи очи глаз своих и воздай Всевышнему за то, что Он сделал тебя подслеповатым, ибо ты вовсе ослепнешь, если увидишь блеск моего товара. Разве не я посоветовал тебе продавать слитки из олова под серебро и даже под золото, чтобы в каждом доме во Львове лежало твое серебро на комоде и соседи удивлялись на такое богатство?
- Уважаемый Бен Монид, все так, как ты сказал, только зачем ты сегодня плюешь на то, что вчера было крупицей от щедрот твоей мудрости?
- Аарон, разве во Львове остался хотя бы один буфет, на котором еще не лежат твои слитки? Разве кто-нибудь покупает у тебя твой товар? Зачем ты сидишь здесь во Львове и разоряешся? Поезжай в Могилев!
- Уважаемый Бен Монид, зачем мне уезжать в Могилев, если солнце нашего квартала пребывает во Львове! Зачем мне, неразумному, возвращаться одному в Могилев? Я поеду с тобой, уважаемый!
- Эх, Аарон, разве тебе неизвестно, что сказал великий русский писатель Гоголь? В России горе от ума! Горе мне, Аарон, горе везде! Ты продаешь свой товар, чтобы заработать столько денег, чтобы люди считали тебя умнее, чем Ротшильд. Ты доволен и счастлив, несчастный, не так ли?
- Да остаться мне в одном этом шарфе, который сплела мать мое бабушки, чтобы я не был счастлив!
- Теперь спроси меня, Аарон, счастлив ли я? Нет, скажу я тебе! Ты получаешь за свои безделки полноценные деньги, а я за мои идеи от вас - ваши деньги!
- Если вам мало, мы, уважаемый, отдадим вам последнюю крону, припасенную на тот случай, если надо будет купить веревку и удавиться от бедности.
- Эх, неразумный! Разве ты не знаешь: сам Ротшильд сидит в коляске у меня перед дверью в очереди за моими советами.
- Так чем же ты недоволен, уважаемый ??
- Аарон, меня обсчитывают.
- Как можно!? Кто этот негодяй?
- Я сам, Аарон.
- Как может быть такое несчастье?
- Я сам не могу назначить цену. Ибо мои мысли вечны, а деньги тленны. Мне нужны деньги из вечности. Вечные деньги!

***
Но более всего, господа, меня интересует, почему мужчина держит сигарету у пояса, а женщина - у щеки?
- Да где ж вы такое видали, чтоб дамы курили? Каторжанка, разве что, какая-нибудь?
- В грядущем, господа! И закурят, и в штанах наподобие басурманских выхаживать будут, и подстригутся все, словно холерные. А уж их танцам, к примеру, шаман чукотский позавидует. Членовредительство сугубо!
- И откуда вам таковые фантазии являются?
- В видениях, господа, прозреваю. В видениях грядущего.
- Ну, разве что в видениях! После коньяка или еще чего такого горячительного!
- В дыму и копоти все будут пребывать, словно в пекле. Днем все как один трудиться будут, а по вечерам в ящики театральные для смотрения будут заглядывать с невеселыми картинками. Про их жизнь убогую.
- Ну, ежели все трудиться будут, так они, должно быть, дворцов понастроят на каждого.
- Понастроют, да толку с этого никакого не будет. Пока один дворец будут строить, другой у них развалится. Так они все время строить и будут, пока все не развалится разом. Заместо церквей у них башни железные будут стоять, наподобие вавилонских. На них будут в небо летать. И до Луны, и до планеты Марса долетят. Только не мы, а ... мериканцы.
- Американцы, они, конечно, горазды на всякие выдумки, да только супротив немцев да англичан они не потянут. Куда им на Луну! А мы, хотя и отстаем от Европы кой в чем, да не лыком шиты. Блоху подковали, к примеру. Сам видел надпись на подкове.
- Что ж там написано?
- Выгравировано по-английски русским мастером. Он им в пику по-ихнему, да с издевочкой! Мейд ин в Ванькуверте! Что означает: сделано в Иван-городе! Вот! Не патриот ты, Пантелей Федорович, своей отчизны. С чужого голоса поешь и видения у тебя чужие. Накликаешь ты на себя беду. За такие слова в острог полагается...
- Правнук твой, Василий Тихонович, вначале в остроге победствует...
- За что же это?
- А ни за что.
- Как это: ни за что? Такого не бывает.
- А затем его пустят в расход.
- Это что еще за термин такой торговый будет?
- А это у них расстрел так будет называться.
- Ну, знаешь, Пантелеймой Федорович! Чтоб твоей ноги в моем доме не было! Мерзавец! Христопродавец! Бунтовщик! Фармазон проклятый!

***
- "Эй, с-кандальнички, барышня велит узнать, за что страдаете?
- За правду, ваше благородие.
- Знаем мы вас: за правду! Каналья! Вот ты, к примеру, расскажи.
- Истинно страдаю - только за неправду, на меня возведенную.
- Поведай, голубчик, не стыдись. На водку получишь.
- Иду я как-то ночью с сенокоса через лес, а по дороге на меня огненноглазый несется дракон во всю прыть. И на ем кто-то сидит, кнутищем погоняет и орет страшным голосом: "Поберегись, застрелю!" Ну, я, как полагается, вилы на дракона выставили купчишку насадил по ошибке, а и он в меня из шестиствольного леворверчика успел-таки стрельнуть.
- Интересная... кхе-кхе-кхе история. Гранд истуар, говорю я, ма фий. Стихотвореньице по сему поводу можно сочинить. Купец на фаэтоне... в лунном свете... с шестиствольным пистолетом... э... мчащийся сквозь лес. Что же дальше было, а, преступничек?
- Ну, тут мои товарищи набежали на подмогу: серебро по карманам рассовали, купчишку - в канаву, а сами - в трактир. Там-то я у себя шесть дырок в животе и обнаружил. По ним и определили.
- Вот, Мари, истинно русский человек. Молодец! Богатырь! Но! Грабить более не смей, не хорошо-с! На вот тебе рубль на пропой.
- Премного благодарен, ваше благородие.
- Ну, а ты, плешивенький, за какую неправду страдаешь?
- За изобретенье, открытье великое.
- Семинарист, стало быть? Бомбу, что ли изобрел, али что похуже?
- Пожалуй, что бомбу. Теорию новую создал, за что и страдаю.
- Теорию, говоришь? Это интересно. Что за теория?
- Исследование о том, как у нашей отчизны названье украли. Пока Киевская Русь истекала кровью под татарскими саблями, в дремучих лесах на окраине башкиры, мордовы, москвиты да хазары выстроили городище. Назвали себя русскими, нашу столицу в свою Москву перенесли, а нас, истинных россиян окраинцами обозвали.
- И сколько тебе дали годков за твое изобретение?
- Десять, ваше благородие.
- Так я, пожалуй, пропишу в сенат, чтобы тебе, мерзавцу, пожизненную каторгу дали.
- Премного благодарен, ваше благородие, за вашу доброту неизреченную.
- Ка-кой мер-за-вец! Это чтобы я в захолустье сидел под Москвой и из Киеву сверху указы получал? Не бывать сему вовек! Эй, конвойный, с изобретателем построже! Я тебе покажу Окраину!

***
- Премногоблагодаров.
- За что вы вздумали благодарить меня, милейший?
- Фамилия моя такая - Премногоблагодаров.
- Ах, фамилия! Ваши родители, должно быть, благочестивыми были?
- Нет, фамилия у нас от прадеда. Он был благочестивым, а родители уже не совсем.
- как же вы о родителях отзываетесь? Нехорошо-с!
- Так то были те самые Премногоблагодаровы, кои в Казанской губернии трактир содержали, а вы, стало быть, и есть тот самый Немноговздоров, коего мои родители в детстве вашем несчастном подменили - в трактире своем?
- Позвольте! Как это так - подменили? На кого подменили?
- На меня-с, милостивый государь.
- Что за вздор вы несете?
- Вот-вот! Вздор-с получается. Вы в хоромах господских пребываете, а я в трактире всю жизнь прозябаю. Несправедливость. К тому же родители ваши на каторге.
- Да что вы несете, милейший? Мои родители почили в добром здравии, я хотел сказать, - имени. А вы кто такой?
-Я - вы, вы - я. На самом деле.
- Милостивый государь, а не позвать ли нам поличмейстера на предмет выяснения вашей личности?
- Личность моя известная. Вот портрет моей маменьки, мачех вашей любезной. Узнаете? Сходство с вами весьма отдаленное. Ну, а на меня поглядите: сходство разительное.
- Да, известное сходство имеется. Папенька мой был большим охотником до трактирных красоток.
- Вот вы уже и папеньку моего оскорбляете.
- Помилуйте, да какой же он вам папенька? Он мой па-пень-ка!
- А откуда вам известно про то, что он ваш папенька?
- Ну, знаете ли!
- Я-то знаю, а вот вы в заблуждениях пребывали всю жизнь. Хотя вы и мой братец в некотором роде, я все же оскорблять себя не позволю. Я на вас в суд подам - за кражу моего доброго имени и состояния.
- Вот она где собака зарыта. Состояние мое вам подавай на тарелочке.
- Посмотрим, что вы запоете на суде, когда я с портретом предстану маменьки моей несчастной. Что Мария Антоновна скажет! Как на вас ее дочка поглядит?
- Да вы шантажировать меня вздумали, милейший? Противу меня заговор составлен! Вас, мерзавца, нарочно подыскали похожего на маменьку. Признавайтесь, сколько вам заплатили?
- Что же вы меня - перекупить собираетесь? От собственных родителей за тридцать тысяч серебреников предлагаете отречься?
- Ну, тридцать, пожалуй, для вам многовато, а вот за триста, я думаю, вы согласитесь портрет уступить.
- За триста, любезный мой братец, я вам, пожалуй, портрет уступлю. В память о маменьке.
- С расписочкой.
- Какой же?
- А той, что вы - Премногоблагодаров и никто другой более.
- Ну, за расписочку, пожалуй, что мало.
- Кабы вы меня не подловили с портретом вашим перед свадьбой, я вам, мерзавцу, и гроша бы не дал. На тебе триста и и исчезни с глаз долой. Провались!
- Премного благодарен. Заезжайте ко мне как-нибудь на квартиру. У меня портретов ваших по стенам развешано на все тридцать тысяч, а то и - поболее.

***
- Что мне твои пардон, Афанасий? Ты вот стань предо мною заместо ступеньки, а я на коляску взойду.
- Это что же вы, Агафон Степаныч, басурманский обычай в христианской стране возрождаете? По живой спине прохаживаться вздумали?
- Чтобы не говорили, будтно я в своей карьере по трупам шагаю.
- Не повредила бы вам сия процедура.
- Это об вашей спине, милейший, вам нужно бояться, а мне об чем беспокоиться?
- Я не о спине вашей волнуюсь, а... о репутации вашей беспокоюсь. Как бы вам не прослыть ретроградом.
- Так ты меня, милейший, ретроградом вздумал обзывать?!
- Ваше превосходительство, ни в коем случае. Только вот... приватно, не при всех бы.
- Приватно, милейший, я и сам, может быть, становлюсь пред супругой своею, когда она эдаким лебедем восходит на ложе любви, как сказал бы поэт.
- Эх, была - ни была! Становись, Агафон Степанович, только не на почки. Они у меня больные.
- Так я стопой своею, может, и вылечу тебя от напасти твоей, а?
- Оно, конечно, только за такое вот страдание к жалованью прибавить бы надобно.
- Ну, ты - нахал, Афанасий! Я тебя выгонять собираюсь, ты у меня прощенье вымаливаешь и под шумок ангельских крыл моего всепрощения аферу вздумал провернуть! Ну, да ладно, пошутил, не нагибайся. Верность твою собачью проверял. Молодец, выдержал экзамен.
- Да я за вас, ваше превосходительство, готов ковриком по утрам лежать!
- А по вечерам? Шучу, шучу! Вот, Афанасий, ты меня и "вашим превосходительством" выучился называть, а то все "Агафоном Степановичем" обзывался.
- Нешто христианским именем называть окорбительно?
- Не-по-чину-с!
- Ваше превосходительство, Агафон Степанович, да разве мы не в одном полку служили, не одну девку делили? А помнишь, как тебя картами по носу отщелкали заместо долга? Аспид однорогий, Агафоша, вот кто ты!
- Бунт на ко-ле-нях, мя-теж! Эдак ты меня на дуэль завтра вызовешь.
- Знаешь, подлец, что не вызову, вот и измываешься.
- Ну, за подлеца я для тебя что-нибудь до вечера придумаю, а ...аспид однорогий - это смешно. Да только почему, милый Афанасий Сергеевич, однорогий? Ну, да ладно, прощаю. Выдумает, шельма! Пожалуй, завтра Ивана Феодосьевича эдак обзову.

***
- Угостили бы водочкой, нет, коньяком, господа. Такое про себя наплету! Во всем признаюсь! Как на княгиню Велиховскую дерзко засматривался, когда она в карете проезжала. Да что там засматривался? Желал! Самым непристойным образом в златостенной спальне обладать. Вот да какого бесчестия дошла микроба человеческая. Тьфу!
- Эй, пьяненький! Ты что тут про княгиню Велиховскую плел?
- Я? Я ничего! Спьяну фамилью произнесешь, а что и про что - уже ветер унес.
- Так вот тебе мой совет, философ: вон дом твоей возлюбленной. Ты зайди туда и швейцару передай письмо, а сам сядь в кресло с бархатной обивкой и, когда княгиня сбежит к тебе по лестнице, ты заложи ногу за ногу и, поигрывая краем своей дерюжинки, скажи ей, что мол, Судьба явилась требовать свое. И требуй. Что хошь!
- Да вы не рехнулись ли часом? Меня от ваших слов до костей души проняло.
- Делай, болван, что велят. Один раз в жизни шанс у тебя выпал.
- Да кто вы такой?
- Я тоже князь. В своем роде. Дан не бойся, перекрести, не исчезну.
- Да как вы мысль мою прочли?
- Иди, дурак! Я догадливый. Княгиня вначале попытается от тебя сторублевкой отделаться, а ты не бери - больше получишь. Она тебя к зеркалу подведелт, покажет, какая она чистая, красивая, а ты - немытый. Так ты ей вели умыть тебя, одеколоном французским обрызгать. Все сделает по письму. Можешь взглянуть, что в нем написано.
- Да ничего тут и нету, одна белизна.
-Княгиня сией белизны почище приговора смертного испугается. Иди, болван, а то поколочу.
- Да уж лучше поколотите. Все равно не пойду.
- Эх ты, философ, уже и поверил. Пошутил я, болван.

***
- Вы... вы... вы кто такая?
- Я? Я - нечто вроде апсары.
- Это как понимать изволите?
- Ничего понимать не нужно - лови мгновение.
- Какое еще мгновение?
- А вот меня, к примеру.
- Каким образом вы у меня оказались в постели?
- Я - апсара! Этим все сказано.
- Что сказано? Кем сказано?
- Я - воплощенное ваше желание. Пользуйтесь!
- Кем воплощенное?
- Откуда мне знать. Я - всего лишь апсара. Не вы ли желали по утрам эдакую стервочку в одних только чулках, да чтобы на столе шампанское пенилось в бокале. вот она я - перед вами, а шампанское там - на столе.
- Да, я бы выпил глоточек шампанского, а вот с вами, мадмуазель, как-то боязно общаться. Ведь вас вроде нету, не так ли?
- Ну почему ж меня нету? Еще как есть! Вот она я, поглядите. Да вы прикоснитесь, не бойтесь. Я наощупь живая - вполне.
- Но вы все же из ничего состоите - как будто?
- Да из одних только ваших желаний.
- Ну, а ежели вас надрезать да посмотреть, что внутри, а?
- Вы, я вижу, не джентльмен, а исследователь какой-то. Неужели вы даму разрезать собираетесь? Фи!
- Как-то развязновато вы себя ведете - в чужой постели. У вас на том свете все такие нахальные?
- Мы с вами на этом свете, а как там ведут себя, не знаю. Я вашего желанья воплощенье, а не того света, как вы изволили выразиться.
- А как насчет платы? Подарочков всяческих там?
- Помилуйте, вы что меня, за проститутку принимаете? Я еще девственница, милейший!
- Очень похоже, сударыня. Одеянье на вас весьма скромное, однако со вкусом.
- По вашему вкусу воплощалась.
- Надолго воплотились?
- Как пожелаете. Да вы не спровадить меня собрались?
- Помилуйте, сударыня!
- Не отпирайтесь, я ваших желаний воплощенье. Все знаю, обо всем догадываюсь, все исполняю. Исчезаю. Оп-ля!
- Куда же вы, мадмуазель? Исчезла, проклятая. Фух! Шампанское с собой прихватила, прохвостка. Пожалуй бы, надобно квартиру освятить, а, впрочем, повременю. Ежели завтра появится, я философский диспут с ней заведу. Поговорю о Гельвеции, да, о Гельвеции, скажем.

***
- Такого не бывает, - говорит подвыпивший господин в пальто с меховым воротником, - такого не бывает, а если и бывает, то всеп равно не бывает.
Неожиданно распахивается резная дверь за его спиной.
- Такого не бывает, - говорит подвыпивший господин в пальто с меховым воротником, - такого не бывает, а если и бывает, то все равно не бывает.
Неожиданно распахивается резная дверь за его спиной и чья-то рука затаскивает его за ворот в подъезд. Раздаются удары, крики, и господин уже без пальто вылетает на улицу спорванным сюртуком и шляпой, надвинутой на шею.
- А вот такое, - указывает на дверь, - а вот такое бывает.

ИМПРОВИЗАТОРЫ
- Куда прикажете отвезти, ваше благородие?
- К твоему родителю - медведю.
- Родитель мой похож был на медведя, да! Служил ямщиком, а родительницей оказалась проезжая княгиня из Гольштинии. Промеж ними случился роман по пути. Княгинюшка выкупила отца из крепости и увезла с собой в Германию, а меня позабыла - в поспешестве.
- Врешь ты, братец, ве! С такой-то рожей тебе купчишек, разве что, останавливать в лесу, а не порядочных людей развозить по ресторациям, куда мы и направляемся в сей момент.
- Бывало и такое. Я не единожы являлся на наш свет. Обезьяном, к примеру, бывал - рангутаном.
- Так ты наш свет уже своим считаешь, обезьяна?
- Я говорящей был обезьяной. В свое время Аристотелем был и даже Платоном, а нынче малость поглупел, однако, есть еще порох в голове - остался. В бытность мою императором Нервой...
- Так ты, стало быть, всем успел поперебыать прежде того, как дураком умудрился родиться.
- Русский народ, ваше благородие, до Адама и Евы уже существованье велот неизвестного ангела и ...Лилит. Француженки, должно быть.
- На другой планете, разве что?
- Да, планида у нас другая. У всяческого народа одна видимость заместо всего, а у нашенского народа планида на спине заместо котомки, и оный народ, наподобии Атланта единого идет незнамо куда.
- Да как же он, ваш Атлант, не слезая с печи, идти еще куда-то умудряется?
- Метахвизика тут, ваше благородие, сугубая.
- Ты, братец, нынче крепостной или вольный? Кто твой хозяин?
- Беглый я, ваше благородие. Стало быть, не вольный, а свободный.
- Кто ж тебя премудростям твоим выучил?
- Самоучка я, самородок, можно сказать. Проезжий неменц за меня восемь пудов отдавал серебра - за то, чтоб я в академии ихней про себя рассказывал. Вы, говорит, Уникаль! Ну, тут наш барин его и спрашивает, что, мол, он думает о русском помещике, ежели даже ничтожество проде меня - Идеаль? Немец возьми да и скажи: помещик, мол, ваш ленив и неотесан. Ну тут я, как был, так меня и не стало. Прыгнул в оконце и деру дал в лес - купчишек останавливать, а оттуда вскорости в Пительбург. Теперь вот с кафедры своей извозчичьей выступаю - проповедую будизм. Народ пробуждаю от спячки.
- Ну, а я, братец ты мой, письменно из Италии написал, чтобы меня встретил какой-нибудь дурак и позабавил.
- Да, ваше благородие, тут вертелся какой-то извозчик. Николая Васильевича спрашивал. Вас, должно быть, но другой вашим именем назвался. Плюгавенький такой господин оказался. Однако на ввас похожий, не примите за оскорбление. Вы-то попрезентабельней будете, подородней.
- Ах, подлец, опередил! Я, знаешь ли, двойник известнейшего писателя. Всюду за ним следую, пашквилирую его в журналах. Нас часто путают. Я деньги под его имя занимаю, а он меня в историйки свои вставляет и со мною тоже неприятности происходят. Я как-то залез на дерево с подзорной трубой - понаблюдать за двойником. Мерзавец-итальянец любезничать вздумал с девицей внизу. Она на дерево, а он за ней. "Дай руку, - говорит ей, - жизн моя!" Ну, а она долезла до меня, впилась мне в рот своим языком, как ведьма, обволокла собой, словно спрутиха, потом вскарабкалась ко мне наверх и на голову стала босыми ногами. "На обратном пути я тобою займусь!" - объявил мне мерзавец. Ногами на голову мне тоже наступил и далее полез за своей пассией, о чем я прочел перед тем через подзорную трубу в записной книжке моего соперника, отстствующего в кабинете в сей момент. Так что, милейший, меня не переврешь. Нет, не переврешь!

***
- Федор Федорыч, говорят, вы по имению на кабане разъезжаете.
- А хоть бы и на козле, кому какое дело!
- Ну, в этом большой беды нету. Да только за што ы урядника в плуг впрягли и поле вспахали на нем?
- Для доказательства тезису, что он, подлец, здоровее кобылы.
- Еще говорят, будто вы кобылу на воздушном шаре поднимали, и над домом губернатора она у вас мочилась и лошадиные яблоки роняла.
- Не кобылу, а кобела! И не учил я его мочиться, а только пивом напоил. А то, что балкон обгадил, так то от страху. Нешто можно в кобела из ружий палить?
- Его превосходительство утверждает, будто вы то рассчитали, что в него начнут палить, да и выдрессировали на подобное безобразие.
- А ты поди докажи - хоть и в суде. Он в мое имущество стрелял.
- Над своей землей стрелял, а ваш кобел на нее гадил.
- Земля-то, может, и его, да воздух - Божий!

***
- Позвольте затроунуть одну нежнейшую струну?
- Да хоть две!
- Ну, тогда один деликатный вопросик, воспросишок, я бы сказал. Сколько вы стоите?
- Вы имеете в виду мое состояние, милейший?
- Никоим образом! Я имею в виду вашу стоимость, как человека, если можно так выразиться поделикатней. Стоимость вашей душевной субстанции, так сказать.
- Пожалуй что тысяч ... шесть-де-сят, а то и все сто. Однако продавать не собираюсь. Чай, не крепостной!
- Стало быть, от шестидесяти до ста?
- Тысяч, милостивый государь!
- Понимаю, понимаю! Я - нечто врое ученого. Занимаюсь исследованием человеческих душ.
- Душевед, стало быть?
- Да, душевед, можно так сказать.
- Ну и ... сколько ...
- Моя душа стоит, вы спросите? Оказывается - денег таких на земле не найдется.=
- Од-на-ко! Вы себя, часом, не переоцениваете?
- А вот вы сказали ... шестьдесят.
- Я сто назвал!
- Ну хорошо, сто. Но не продаете за сто, а за сколько уступите?
- А сколько предложите?
- Скажем, сто пятьдесят.
- А почему не все двести?
- Ежели я скажу двести, так вы все триста заломите.
- И то верно!
- Так за двести согласны?
- Пожалуй, что и маловато.
- Можно выставить на аукцион. Раз товар имеется, найдется и покупатель.
- Однако ваша шутка переходит границы, дозволенные приичием. Я, милостивый государь, себя "товаром" не позволю обзывать. Так и до пистолетов недолго дойти, до са-бель!
- Совершенно с вами согласен. Шутки подобного рода недопустимы в приличном обществе. Но я не шучу. Вот деньги. Здесь, в саквояже, полмиллиона. Они ваши.
- Э! а...
- Да-да, они ваши. В вашем полном распоряжении.
- В моем, говорите? А? Как же душа?
- А что душа?
- Это, что же вы... это как его - черт?
- Помилуйте, в каком веке вы живете? Я вам сделку предлагаю на идеальном уровне, если можно так выразиться.
- Но деньги, надеюсь, реальные?
- Конечно, реальные, толко фальшивые.
- Как так фальшивые?
- Ну, а вы что думали - за вашу никчемную душу пятьсот тысяч отвалят - за просто так? Да где же нынче таких дураков-то отыщете?
- Значит, шу-ти-ли? Никак снова порохом запахло. К барьеру!
- Никак нет-с, не шутил. Когда предлагал, не шутил, а что фальшивые, признаюсь, пошутил. Они настоящие. Да вы не хотите, уже передумали, готовы в кусты.
- Милостивый государь,прежде чем согласиться, я намерен узнать, отчего вы меня за пятьсот тысяч торгуете, а на себя и вовсе не ставите цену?
- Ну, во-первых, вы за себя даже меньше поставили, а во-вторых, я не за деньги готов продавать свою душу, а ... за товар, но особенный.
- За какой же?
- За бессмертие, вот!
- Я вам не лекарь, милостивый государь, и не аптекарь. Да и где вы слыхали, чтобы бессмертием торговали, словно овсом на базаре?
- Вы не лекарь, да, но я ищу в самых неожиданных и ... несуразных местах. Всех расспрашиваю, всем предлагаю услуги и ... деньги. Авось, кто-нибудь и подскажет кащеево средство.
- Однако, вы - чудак! Давайте выпьем с вами на брудершафт.
- Я, милостивый государь, как вы изволите часто повторять, с человеком низшего достоинства не опускаюсь пить на брудершафт.
- Ну тогда - к барьеру!
- У меня в саквояже, милейший, полмиллиона имеется, а вы с вашими шестьюдесятью тысячами мне дуэль предлагаете. Не-по-чину-с! Хотите пять тысяч?
- Это как же?
А вот так: я даю а вы берете.
- Просто так?
- Ну почему же просто так? Не за так, а за то, что я даю, а вы ... берете. Унизительно для бывшего гусара, не так ли?
- К барьеру!
- Это я вас могу куда угодно, а вы меня - нет.
- Это почему же, позволю спросить?
- Потому что именьице ваше заложено и перезаложено, а ваши расписочки на пятьдесят тысяч у меня. Так что по моему звоночку сейчас явится пристав и вас за белы ручки да в долговую тюрьму. Пожалуй, я вам пяти тысяч не дам. Пятьсот рублей с вас достаточно? Возьмете?
- Возьму-с! Что уж корчить из себя благородного. Без денег-то!
- Вот мы и выяснили, сколько вы стоите. По благородству душевного устройства даю вам пятьсот, а так и полсотни, пожалуй что много.

Автор: Михаил Дорошенко
Источник: журнал "Родник" №10 за 1990 г.


***
- Господин импровизатор, как это у вас здорово выходит? Вы что же: учились или от Бога талант имеете?
- Да хоть и учится человек, а все от Бога.
- Не хотите ли выпить с нами?
- Почему бы и не выпить? На дармовщину даже медведи на ярмарке пьют. В Казани, к пирмеру, медведи Прошка и Прокруст... водочки тяпнут, попляшут и - спать до утра. Да что там медведи! Вот я вам - хотите - золотой проглочу, а то и два?
- Ну, золотые и мы горазды глотать. Вы лучше сымпровизируйте нам что-нибудь.
- На любую тему, господа. Вы только назовите.
- Скажем, я беден, но горд, и за копейку не нагнусь.
- Ну, а за десять?
- На сцене вы отвечали пространней.

-Задайте что-нибудь еще.
- Честность, скажем... не помеха. Да, честность не помеха.
- Кристальной честности мошенник! Ужаснейший пройдоха! Прохвост первостатейнейший ! Взятки берет после того, как встанешь перед ним на колени да заумоляешь его, каналью, до седьмого поту.
- Ну, вы нашему начальнику не в бровь, а в глаз попали.
- Я в любом трактире лучший ужин смогу заработать - за час. Цены мне бы не было, если б копил, а так пропиваю с друзьями-коллегами. Я ведь - дурак, провизатор гороховый. Шут, господа!
- Пожалуй, ты заработал у нас золотой, да вот только у нас его нет у самих. Вы бы заняли нам или буфетчику... дрянь человечишко... заплатили бы, а, провизатор!
- Ну что ж, господа, я вижу, коллеги мы с вами.
- Коллеги, милейший. Чиновники мы, а мундиры гусарские - это для форсу. Чтобы начальству назавтра доложили, - видели в опоре нас, а мы говорим - то братья родные, похожи н нас, близнецы. Почет, уважение, боязнь!
- Я вас угощаю! Буфетчик, шампанское нам! Кутить до утра! Наше актерское счастье в виде, господа!
- Наше чиновничье счастье, пожалуй, в другом.
- Счастье от бесчестья, господа. Пока ты несчастен, ты - честен, а как подфартил - мошенник. Счастье не ловят, его отнимают. Вам для полного счастья чего не хватает?
- Орденок бы в петлицу да тайного советничка...
- Ну, орденок - это просто! Нищиму дайте полтинник, а затем заберите назад, да и мелочь его всю заставьте отдать. Назавтра вам - орден в петлицу. Нежданн!
- Всего-то? Ну, нищему от сего не убудет.
- Действительно. Можно его другим днем одарить.
- Ну, это уже лишнее.
- Вы делаете успехи. Вам сейчас уже можно орден давать.
- Ну, а тайного.... тайного-то советника как получить?
- За тайного нужно сиротку обидеть.
- Сиротку оби... Да как-же-так?
- А вот так - взять и обидеть.
- Нет, сиротку нельзя обижать, никак нельзя! Так что же - на всю жизнь оставаться без тайного?
- А вы послужите примерно по чести и совести - лет эдак тридцать.
- Ну уж нет! Сиротку! А нельзя ли чиновника какого-нибудь нахального обидеть заместо дитяти невинного? Приятеля моего, например?
- Нет, только сиротку. Чиновника всякий обидит.
- Экая жалость! Какую сиротку, а то быают такие сиротки! Сто очков вперед дадут любой столичной конфузнице. И все-таки: как можно обижать?
- Да обижать-то не вы будете, другие. Обидеть всегда найдется кому. Вам лишь согласие надобно дать.
- Ах, другие! А кто такие?
- Да родственники ейные.
- Родственники, говорите? Ну, из любопытству праздного только как обидят, кто обидит?
- Наследство отымут после смерти родителя.
- А кто таков родитель? Какого звания?
- Вы и будете сим несчастным.
- Да у меня не только детей, а и жены не имеется. Я только собираюсь жениться.
- Ну вот, женитесь, через годик дочку родите, а еще через пару лет помрет ва ша жена. Вы еще пару годков протяните да и за нею последуете. Родственники сиротку и обидят - наследство отымут.
- Я лучше жениться и вовсе не буду.
- Правильно, дольше проживете.
- Нельзя ли без вредительства тайного получить?
- Ну как же нельзя, - можно. Еще как можно! Да только побоитесь.
- Да вы уж поведайте.
- На днях к вам сановник прибудет из Санкта с ревизией. Ваш начальник закатит обед в ресторации для всех в его честь. Вы поднимитесь с бокалом для тоста да и выльете начальнику вашему красное вино за воротник, а затем провозгласите, что будете лить вино за воротник до тех пор, пока он не перестанет с вашей невестой в коляске раскатывать.
- Да меня от ваших слов холодным потом прошибло.
- А вы что думали, - тайного советника легко ли получить?
- Что: и взаправду разъезжает в коляске с мерзавцем?
- Для дела разочек прокатится. Ничего с нею не станется.
- Это как же не станется! Еще как станется! У Тимофея Харлампиевича коляска для сих целей приспособлена. Дом свиданий, можно сказать, на колесах. Сколько уже пострадало порядочных женщин, посредством коляски этой, проклятой.
- Вот вы и отомстите за всех разом.
-За всех страдать не желаю. За тайного, разве что!
- За тайного, разумеется. После всего сказанного вы поведаете ревизору о прочих прегрешениях вашего начальника.
- Да неужто ревизор меня выслушивать станет?
- Еще как станет! У него самого жена в колясках разъезжает, как невеста ваша неверная.
- Далась вам эта коляска! Неужели нельзя без нее обойтись?
- Никак нельзя! Сами напросились. Кто вас тянул за язык правду о невесте вашей сообщать. Зато ревизор вас за правду сию наградит Петербургом, со временем тайным, да и место поищет получше.
- Да неужто в самом Петербурге сподоблюсь служить?
- Сподобитесь, а как же! Главное не оробеть! Ну, а коли боитесь...
- Боязно, весьма!
- Тогда имуществице свое распродайте, экипажик перед ресторацией проидержите, да и деру.
- Так что же это - не выйдет?
- Может и не выйдет, так деру, а коли верите мне, то и выйдет. Так вы на этом экипажике в Петербург вместе с ревизором и ука-ти-те. Начальника вашего снимут с должности, вас - в Петербург, а за вами - слушок. Так, мол, и так, ничего не боится - правду режет в глаза, будто с самим царем на брудершафты пивал. Входите вы в присутствие эдаким лихарем. Начальство переводить вас станет с повышением, чтобы избавиться.
- Умно, ой, как умно! Ну, а как в обществе умным прослыть? Еще более.
- Для поумнения необходимо...
- Обидеть кого?
- Да, пожалуй, что и обидеть.
- Близкого человека?
- Да у ж ближе и не придумаешь. Самого себя выпороть следует.
- Да как же я сам себя выпорю?
- Зачем же самому? Цыганка вас за трешку не токмо выпорет, а и в саже вымажет с ног до головы. Враз поумнеете!
- На всякого небитого у нас проиходится по десять битых дураков. Что же они не умнеют?
- Дураки, они разве что еще более не глупеют, а умному человеку все впрок. К тому же цыганка искусница великая, так что и удовольствие получите от нее. Нежданное.
- Ну, а... дальше? Дальше как жить? Кому вино за воротник лить?
- А дальше не жить.
- Как так не жить? !
- А вот так, - умирать
- Это зачем же?
- Время пришпеет.
- Что еще за пирог такой, время? Пришпеет! А нельзя, чтоб не пришпело? Годочков бы на сорок отсрочку получить.
- Почему нельзя? Можно! Да только нужно сиротку обидеть.
- Опять сиротку?
- Другую сиротку, чужую.
- И что же: наследства лишить?
- Да нет, снасильничать.
- Да что же это такое?! Так и преступать всю жизнь законы Божьи?
- Поздно вспомнил. Чем нищий от сирокти богатой отличается?
- Ну, нищий - мерзавец чумазый, ему поделом, а сиротку за что же?
- За удовольствие.
- Какое же тут удовольствие: деток малых растлевать?
- Ну, так уж и малых! Сиротка осьмнадцати лет.
- Осьмнадцати, говорите? Ну, это другое дело. Да чем же она жизнь мою продлит?
- Своею жизнью. Она-то вскорости зачахнет, а вы проживете. Да только влюбитесь в нее и всю оставшуюся жизнь горевать по ней будете.
- А без горя нельзя?
- Без горя нельзя, никак нельзя. Зато куба-рем по жизни прокатитесь, не хуже кометы разгульной.
- Ой, больно! Душа вся гори: как подступиться, как вылить вино? Неужели нельзя без страдания прожить?
- Нет, без страданий нельзя! Нет, нельзя!
- Я бы еще раз женился.
- Напрасно! Я бы на вашем месте подумал, прежде чем на молодой жениться. Еще раз.
- Считаете, - изменит?
- Изменит! - Это еще мягко сказано.
- Да как же сию препакость пресечь?
- А никак! Вот Иван Сергеевич нанял меня однажды прогипнотизировать свою жену,так она в таких вольностях понакапризничалась во сне гипнотичном, что и меня, видавшего виды человека, изумила, а уж у Ивана Сергеевича волосы и вовсе встали дыбом. Он вместо того, чтобы за плеть да жену свою по дому погонять, бросился к обидчику - мстить. "Помилуйте, - говорит ему Кузьма Платонович, - у меня с Верой Ефимовной ангажман, не отрицаю, да вы-то тут при чем?" "Какая такая Вера Ефимовна? - орет Иван Сергеевич. - Мою жену зовут Анфисой!" "Правильно, вашу жену зовут Анфисой Васильневной, у меня грандплезьир с Верой Ефимовной, а вы-то тут при чем?" Едва разобрались что к чему. Оказывается, Вера Ефимовна приезжала за день до того к жене Ивана Сергеевича да ей наболтала подробностей, а та, другая, тоже хороша: слушала, шельма, и запоминала. Вот и гипнотируй после этого дам!
- Все-таки любопытно было бы прогипнотировать будущую супругу. Да вдруг вас не окажется на месте в Петербурге.
- Я вам адресочек оставлю гишпанской гадалки. У нее книга имеется с зеркальными текатсми. В нее вы посмотрите и все про свою супругу неверную разузнаете. Не в рассказе услышите, а уви-ди-те со всем подробностями, словно сквозь решетку в серале.
- Так и буду мучаться от сего?
- По малейшему поводу будете бегать к гадлке да изводить себя картинками ейной неверности.
- А...
- Наказать ее не посмеете. Уж больно знатна будет ваша супруга да богата.
- Бо-га-та! Кака сладость в слове сим заключена!
- В слове, может быть, а в жизни - все наоборот.

@темы: "Перепечатка из журнала"